Сказка «Седун 2»

А Седун знай себе едет да едет, будто и не слышит эти насмешки. Добрался до своего ручья, схватил за хвост кобылу да как встряхнул — туша разом отлетела, а в руках только шкура осталась! Повесил он эту шкуру на изгородь и кликнул своего коня. Прискакал первый, гнедой. Вошёл Седун в одно ухо, помылся-попарился, в другом оделся-обулся и таким молодцом опять стал — заглядишься! Вскочил на коня, догнал свояков, одного ударил по уху, другого и полетел дальше. А те повалились на колени, крестятся:

— Свят, свят! Илья-пророк страху нагоняет. А Седун тем временем изловил в поле златорогого оленя, обратно едет. Увидели Седуна свояки, удивились:

— Ты уже обратно едешь, оленя везёшь, а мы только на охоту собираемся!

— Поздно, — говорит Седун, — я уже изловил златорогого.

Принялись свояки уговаривать Седуна, чтобы он продал им этого оленя.

— Ну, ладно,- ответил Седун.- Только плата за него особая. Отрежьте с ноги по большому пальцу и дайте мне, иначе не получите оленя.

Подумали свояки, да как иначе быть? Отрезали по большому пальцу с ноги, отдали молодцу. Отдал им Седун златорогого оленя и умчался.

Приехали, привезли зятья оленя царю, любо тому стало, ещё радушней их угощает.

— Вот зятья какую добычу привезли, — хвалит. — Этакого зверя поймать сумели! Седун вон тоже на охоту отправился, да всё нет его. Не видали ли где?

— Не видали,- говорят зятья и опять наперебой рассказывают, как ловили златорогого красавца.

Немало прошло времени, пока Седун вернулся. До ручья скоро доскакал, да от ручья плестись пришлось долго. Да ещё на лошадиной туше поймал с десяток ворон-сорок и потащил царю.

— Нате, — говорит, — тесть-тёща, добычу вам принёс!

— Тьфу! — только и сказал царь и приказал слугам выбросить птиц куда-нибудь подальше.

Вот хохоту-то было!

Приковылял Седун в хлев, на кухоньку теперешнюю, к суженой своей — к столу даже не пригласили…

Пошёл я опять к царю и рассказал, что где-то в дальнем краю, слышно, водится свинка — золотая щетинка. Выслушал царь, говорит:

— Ну, зятья, поймайте мне ту свинку — золотую щетинку. Привезёте её — любимыми зятьями будете.

Ноги хоть и болят у зятьев после недавней охоты на златорогого оленя, да царю не откажешь. К тому же и любимыми зятьями хочется быть.

— Ладно,- говорят,- поймаем.

Взяли сыромятные вожжи и поехали.

А Седун опять свою Марпиду к царю-батюшке посылает:

— Сходи, Марпида-царевна, попроси у отца другую клячу, я тоже поеду за свинкой — золотой щетинкой. Зять ведь я ему!

Пошла Марпида-царевна к отцу, стала просить клячу, а отец стоит на своём:

— Не дам! Хватит того, что один раз уже осрамил перед всем честным народом.

Тут царица-матушка опять за дочку заступилась, жалко, видать, стало царевну, ну, вдвоём и уговорили царя.

Сел Седун на клячу боком и поехал себе потихонечку.

— Глядите, глядите,- кричат и хохочут кругом,- Седун опять на охоту отправился!

— Да сидит как, уж научился! Глядишь, и поймает свинку.

А Седун будто и не видит, не слышит ничего, едет да едет. Доехал до ручья, схватил кобылу за хвост, дёрнул — туша отлетела, а шкуру повесил на изгородь. Кликнул своего второго, серого коня, опять вошёл в одно ухо — попарился-помылся, в другом оделся-обулся, вновь стал статным да красивым. Вскочил на коня, догнал свояков, дал каждому по уху. Повалились они на колени, глядят вслед, бормочут:

— Свят, свят! Опять Илья-пророк страху нагоняет.

Поймал Седун свинку — золотую щетинку, на обратном пути встречает свояков.

— Да ты, кажись, уже с охоты возвращаешься, добрый молодец, а мы всё-то на лов едем! Не продашь ли нам свинку? — спрашивают Седуна.

— Продам,- отвечает молодец.

— А дорого ли возьмёшь?

— А снимете со своих спин кожи с ремень шириной, так ваша свинка будет.

Призадумались было свояки, да куда деваться — согласились: сняли один у другого по полоске кожи и отдали молодцу. Отдал им за то Седун золотую щетинку и ускакал.

Привезли зятья во дворец небывалую свинку-золотую щетинку, царь пуще прежнего доволен: выхваляется перед гостями, поит всех, любимых зятьев угощает!

Сидят так, пируют все, Седуна, конечно, и не ждёт никто, тут он и возвращается — втрое больше прежнего принёс ворон да сорок! Узнал про то царь, нахмурился:

— Опять Седун срамит нас!..

Теперь Седуна не допустили к пирующим, хотя он даже тёще гостинец принёс. Повернулся и заковылял в хлев к своей Марпиде…

На этом пиру опять подошли к царю, стали рассказывать, что, мол, далеко-далеко пасётся-гуляет тридцатисаженная кобылица с тридцатью жеребятами…

Даже в лице изменился царь, услыхав про ту кобылицу. Призвал зятьев, говорит: «Изловить надо её и жеребят и пригнать ко дворцу!» Согласились зятья, а сами хоть и мнят о себе много, а и ходить уже не могут, прихрамывают. Собрались, однако, поехали.

Узнал про то Седун, опять уговорил Марпиду пойти к отцу просить третью клячу — хочется,. видно, вместе со свояками изловить ту кобылицу. Пошла Марпида к отцу. И не хотел он отдавать Седуну клячу, да царица-матушка заступилась за дочь, сама приказала кому надо про ту клячу.

Сел Седун на этот раз на лошадь как надо, сидит прямехонько да ещё и погоняет, чтобы рысью шла.

Увидели его люди, смеяться-то ещё смеются, да поговаривают:

— Смотрите-ка, научился-таки ездить… Ну, добрался Седун до ручья, схватил кобылицу за хвост, тряхнул её посильнее. Туша так прочь и отлетела, а шкуру он удержал, повесил на изгородь. Затем крикнул третьего коня, вороного. Прискакал конь. Залез Седун в одно ухо — помылся-попарился, в другом оделся-обулся и стал статным и красивым молодцем. Говорит ему вороной конь:

— Возьми, хозяин, с собой три ведра смолы, три сита тонких иголок да ещё прихвати с изгороди три конские шкуры. Без этого не поймать тридцатисаженную кобылицу, которая там пасётся в поле со своими жеребятами. Как приедем, увидишь — стоит на том поле дуб. Ты полезай на дерево, а меня покрой конской шкурой, облей смолой и обсыпь иголками из сита, затем сделай всё в точности ещё два раза. Сделаешь всё, сиди на дереве и глаз не своди с кобылицы. Как только заметишь, что кобылица умаялась, опустилась на колени, прыгай с дерева и надевай на неё уздечку. Тогда она покорной станет, пойдёт за тобой, куда прикажешь, а жеребята сами побегут следом.

Взял Седун всё, что велел ему конь, и отправился в путь. Свояков, конечно, опять обогнал на полдороге, и опять попало им от него. Повалились те на колени: «Свят-свят!» — бормочут, а Иван летит себе, не останавливается.

Доскакал до поля, где дуб стоит, подъехал к дубу, глядит, кобылица и впрямь пасётся у речки. Седун скорее покрыл своего вороного конской шкурой с изгороди, облил ведром смолы и осыпал иголками из сита. Затем накинул вторую и третью шкуры, проделал все, что полагалось, а сам залез на дуб.

А тридцатисаженная кобылица увидела тем временем вороного коня, кинулась к нему, да как укусит! Если бы не шкуры, смола и иголки, тут бы и конец ему. Да только старая шкура в рот кобылице попала. Воронко лягается, бьёт кобылицу по бокам, а у той рот шерсти, смолы да иголок полон, кусаться она больше не может! Всё-таки изловчилась, избавилась от этой смолы. Укусила ещё раз, да поболе шкуры захватила, потом в третий раз укусила вороного, весь рот себе шкурой, смолой да иголками забила!

А вороной знай себе отбивается от неё, лягает. Пала она наконец на колени. Тут Иван спрыгнул с дуба и взнуздал её. Покорилась она и пошла за новым хозяином. Ну а жеребята-куда им от матери? — бегут следом…

Едет Седун обратно молодец молодцом, глядит-навстречу ему свояки поспешают:

— Да ты, оказывается, уже поймал кобылицу, а мы всё ещё ловить едем!

— Поймал уж, вот она, — отвечает Седун.

— А не продашь ли нам? — спрашивают.

— А что дадите? — спросил Седун. Свояки мнутся, ничего не могут придумать. А Седун знает: пальцы с ног брал, кожу со спин брал. Не снимать же головы! Не дождался Иван ответа, поехал, оставив свояков на дороге.

Всегда Иван возвращался в свою хлевушку незаметно, а тут глядит — народ на улице собрался, ждёт. Да и как не заметить, ведь целый табун жеребят у молодца, кобылица тридцатисаженная да ещё его конь вороной! Пыль столбом поднимается. Кто-то вперед побежал конюшню открывать да помочь коней загнать. Радуется и царь:

— Оленя златорогого зятья поймали, свинку — золотую щетинку поймали, теперь вот и кобылу тридцатисаженную пригнали с жеребятами!

Про Седуна царь и не вспоминает, разве что гости помянут его:

— Ничего, и он скоро принесёт свою добычу — ворон да сорок.

Ну, стоят все возле конюшни, ждут. Выбежала и Марпида-царевна, тоже отперла свой хлев. Дверь у неё на деревянной петле скрипнула сильно. Заметил царь, рассмеялся:

— Ждёт, что ли, тоже кого Седуниха? Глянь, а кони идут не в конюшню к зятьям, а в хлев Седуна! Удивляются люди: «Седун, что ли, поймал кобылицу-то с тридцатью жеребятами?» Зашёл, правда, в хлев молодец, статный, красивый,- все заметили, да разве признал бы кто в нём Седуна. А молодец вошёл в хлев и говорит Марпиде-царевне:

— Ну, сходи-ка, жена, растопи баню — дальняя была дорога, запылился.

Истопили баню, собрался он мыться.

— Сходи, — говорит, — Марпида, позови отца. Пошла Марпида-царевна к отцу, говорит:

— Приглашает тебя зять в баню. А тот отказывается:

— Велика честь с Седуном в бане мыться — он и так осрамил меня довольно!

А Седун пришёл в баню, подвесил на притолоку пальцы с ног да кожаные ремни со спин свояков — плату их за златорогого оленя да за свинку-золотую щетинку — и стал мыться. Царь же сидел-сидел с гостями да пошёл-таки в баню — мыться не мыться, а выманить у Седуна тридцатисаженную кобылицу с жеребятами. Как-никак к себе он её в хлев загнал… Только заходит царь в баню, а ремни да пальцы его любимых зятьёв стук да шлёп его по лбу.

— Чего это ты тут развесил? — спрашивает царь.

— А это,- отвечает Седун,- ремни со спин твоих зятьёв да пальцы с их ног — плата мне за златорогого оленя да свинку — золотую щетинку.

Не стал мыться царь, воротился во дворец. А тут и зятья пожаловали с охоты. Неразговорчивые вернулись оба, молчаливые, без добычи.

— А ну-ка, — говорит царь, — разувайтесь, покажите ноги!

Нечего делать, разулись зятья. Глядит царь, а больших пальцев на ногах ни у того, ни у другого нет!

— А теперь,- приказывает царь,- снимите рубахи.

Сняли зятья и рубахи. А там гостей, народу на пиру! Так и покатились все от хохота. Все ведь ждали кобылицу тридцатисаженную — и гости, и слуги, и крестьяне. Смотрят на царевых зятьёв-охотников, за животы от смеха схватились. А зятья разутые и раздетые стоят перед всеми, опустив головы, — стыдно им.

— Я вам не то что царство своё, а и кухню не отдам! — говорит царь.

И прогнал он их со двора с их жёнами, со своими пожитками и слугами:

— Чтобы и духу вашего в моем царстве не было!

Прогнал, а сам тут же отправился в баню.

А Иван уже помылся в бане и, конечно, не Седуном вышел оттуда. Помылся-попарился и молодцем стал статным да сильным! Вернулись они с царём во дворец и семь раз столько же, сколько прежде было, славно пировали-столовались с гостями. Ну, затем, конечно, Иван стал царём, а сам прежний царь в бывшие вышел, стариком остался.

А у Марпиды-царевны настала хорошая жизнь. Верно, и сейчас ещё царствует Иван, славно поживает со своей Марпидой-царицей.